По-детски всхлипывала у гроба кошка.
— Зачем ты накликал Смерть? Было наивно полагать, что Она взмахнёт косой по твоей указке. Смерть свои жертвы выбирает самостоятельно.
Маленькая, убитая горем кошка с узкой мордой и в глазах — нечеловеческое слишком человеческое одиночество. Окончательное, бесповоротное, безнадёжное.
Была уже ночь. Плакало небо. Иногда его холодные слёзы превращались в град. Я стоял на пороге, и чужая улица ледяным дождём злобно плевала мне в спину. И наше общее Горе не пускало меня в дом.
Зачем ты накликал Смерть? Белый гроб, белое платье, белое мёртвое кукольное лицо. Белый — это цвет Смерти.
Сюда мы ехали на машине. По обе стороны дороги — один за одним: кресты, кресты, кресты… Да, у них у каждого колодца принято ставить Распятие. Между городков и сёл — кресты с цветами и венками: кто-то разбился, кого-то сбили… Так много! Потом вспомнил: впрочем, не больше, чем на наших подмосковных трассах. Просто у нас, из эстетических соображений всяких там губернаторов, на местах трагедий их ставить запрещают. Но места трагедий остаются, и невидимые до поры кресты-призраки над этими местами распахнули свои крылья. Это следы Смерти, и они не смываются никакими дождями — ни слёз, ни желаний. Ни в глупость от них не закутаться, ни в трусость — по-любому, окажешься в саване.
Плач — истекающая из души боль. Неисчерпаемый солёный родник. Даже когда кончится в глазах влага, боль останется, как и была, ничем не умалившись. Только сухая, удушливая, рвущаяся уже не из глаз — через нос, рот, виски, через кожу выдавливается пепельной пылью. И это навсегда. Время, если и лечит, то слишком долго. Я знаю, я был уже его пациентом. Не излечивает, как обещают, нет. Время — шарлатан. И если что-то делает, то всегда хуже для нас.
Светлые лица мёртвых и тёмные лица живых. Вот так и переворачивается мир. И чёрным ветром над ним проносится зловещий хохот. И сами собой хлопают в пустых домах неприкаянные двери, боясь, что никто уже больше не подаст им руки. Не хорошо кликать Смерть. Глупо и дерзко. Ну, как священника, что ли, на последнюю исповедь, едва подхвативши насморк.
Зачем-ты-накликал-Смерть? Я был за тысячу километров! Тысяча километров для Смерти — лишь взмах ресниц. Что незаметно для живых — очевидно для мёртвых. И потому живые, не замечая, становятся мёртвыми. Я стоял на пороге. Боль и недоотданная любовь. И что мне с ней теперь делать, с той любовью, которая предназначалась тебе?
